Ксению Полбину разбудил кашель мужа. Под утро Семен всегда кашлял долго, надсадно, хрипя и задыхаясь.
Потом, когда она на минуту забылась, кто-то постучал в окно избы. Окно было занесено снегом, ничего не разглядеть. Широкая голубая тень прошла по стеклам. Снаружи заскрипел под ногами снег.
Там будто не один топчется, сказал Семен, повернув на подушке худое лицо со свалявшейся рыжеватой бородой. Кого это принесло ни свет ни заря?
Стук повторился. От сильного удара по раме отскочили и упали на подоконник сосульки, вылетела обмерзшая тряпица, торчавшая в уголке стекла.
Кто там? наполняясь тревогой, спросила Ксения. Сунув ноги в заплатанные валенки, она накинула на плеча шубенку и подошла к окну.
Открывай, приказал незнакомый голос. Стражники!
Их было трое. Толстые, в перепоясанных ремнями черных шинелях, натянутых на полушубки. На глаза нахлобучены заиндевевшие от дыхания башлыки.
Двое, стукнув длинными саблями, стали у дверей, третий распустил башлык и сел на лавке у стола.
Из разбитого стекла тянуло холодом, и стражник, недовольно оглянувшись, провел рукой по своей толстой шее.
Ты, что ли, Ксения Полбина?
Ну, я, сказала Ксения. Дверь притворите, дует.
Ничего, намерзнешься еще. На сходке была?
На какой сходке-то?
Не дури. Речи против царя говорила?
Ксения молчала, стараясь пересилить дрожь.
Сказывай, откудова знаешь, что в Санкт-Петербурге расстрел рабочих был? Ну!
Люди говорят...
Кто?! стражник ударил по столу кулаком. Подпрыгнули, жалобно звякнув, деревянные ложки в немытой с вечера миске.
Разные люди, прохожие... Откуда знать?
Стражник провел толстыми пальцами по усам, оторвал и сбросил на пол кусочек льда.
Та-ак. Отпираться, значит... Одевайся!
Семен закашлялся и, шумно дыша, сказал:
Куда вы ее? Насносях она, через месяц рожать Да и я не встаю, воды подать некому...
Помолчи!
Голос у стражника был зычный, густой, а у Семена слабый, как у мальчика.
Острая жалость сдавила сердце Ксении. Она сказала:
Обещала нынче в обед Надежда зайти. Попроси Сеня, чтоб присматривала.
Когда сани проезжали мимо деревянной церкви. Ксения взглянула на площадь. Большой темный круг был вытоптан на снегу.
Здесь вчера собирались сельчане. Кого-то еще взяли?
Лошади бежали резво. Избы Ртищево-Каменки скоро остались позади, показался помещичий лес. Спустя некоторое время в морозном тумане замаячили каменные дома имения Анненкова.
Везли в Симбирск. Значит, в тюрьму.
В тюрьме у Ксении родился сын. Мальчик был здоровый, крепкий, голосистый. Он не понимал, куда уходит мать, которую продолжали вызывать на допросы, и кричал во всю силу легких, требуя еды. Мать возвращалась, кормила его, и он жадно глотал молоко, не замечая, что иногда оно приобретало солоноватый привкус.
Мать плакала.
Сердце ее сжималось от боли, когда она видела, как ребенок, научившийся различать свет, тянулся ручонками к грязному окну, разделенному на квадраты ржавыми прутьями.
Только через год Ксению выпустили из тюрьмы. Ребенка записали жителем Ртищево-Каменки и окрестили Иваном.
На крестины пригласили родственников. Распили штоф водки, закусив кислой капустой из общей миски.
Ванятка сидел в деревянном корыте, укутанный тряпьем, и весело разговаривал сам с собой. Мать с нежностью смотрела на него.
Не первый у нас, сказала она. Уже две могилки на погосте, все маленькие умирали. А этот, сердце вещует, будет жить.
Тоже хлебнет горя, мрачно отозвался Семен, обводя глазами свое убогое жилище. Вон злыдни какие ему оставляю. Батраком будет спину гнуть, а то на заработки, на чугунку со мной пойдет...
Наперебой заговорили гости. Кабы земли побольше, может, и выбился бы в люди, стал бы крестьянствовать... Да где ее, землю-то, брать? Бог не подаст, Анненков-помещик добром не уступит. Так что не миновать Ивану трудных мужицких мозолей, горба на спине. Хоть бы кусок черного хлеба в избе всегда был, и то счастье...
А если царя-то скинут? сказала Ксения.
Серые, чуть запавшие глаза ее смотрели куда-то за окно, в дальнюю даль, как будто она видела там своего сына сильным, смелым, свободным...
Не обманулось материнское вещее сердце.