Глава VI (начало) | Содержание | Глава VII
Сообщение свое Полбин закончил за десять минут. Рубакин поднялся и попросил разрешить ему дать объяснения, Полбин сказал:
У командующего прений не было. Я тоже не собираюсь их открывать. Допустили ошибку исправьте.
Рубакин с недовольным видом опустился на стул.
Перейдем ко второму вопросу, товарищи, продолжал Полбин. Николай Ксенофонтович, распорядитесь, чтобы сюда внесли доску и мел.
Грачев вызвал дежурного по штабу, и в комнату была внесена обыкновенная школьная доска.
Полковник Дробыш, попрошу вас ознакомить товарищей с методом перестроения пятерки в полете, сказал Полбин.
Дробыш взял мел и начертил на доске схему. Полбин сличал ее с бумажкой, которую вынул из кармана и положил перед собой. Когда Дробыш закончил объяснения, он спросил:
Всем понятен способ?
Секунду длилось молчание. Потом встал Рубакин:
А какие дистанции и интервалы? Здесь не было сказано.
Пока принимаем уставные, ответил Полбин. Два-три размаха, две-три длины.
Расстояния между самолетами внутри пятерки измерялись размахом крыльев или длиной фюзеляжа.
И с этими интервалами самолеты идут до эн-бе-пе? опять спросил Рубакин.
Да, до начала боевого пути, ответил Полбин, догадываясь, что скажет дальше полковник.
Расколошматят зенитки, произнес Рубакин.
А если рассредоточиться?
Тогда увеличатся дистанции и интервалы. Как же сохранить последовательность выхода на глиссаду?
Соответственно, сказал Полбин. Только ведомым нужно будет отходить от группы с несколько большим радиусом разворота.
Рубакин сел, покачав головой. Видно было, что он еще не убежден в правильности маневра.
Полбин вышел из-за стола, взял мел.
Я прошу всех усвоить очевидную и очень важную истину, сказал Полбин. Прием, который сейчас рекомендуется, весь основан на последовательном упрощении строя. Он указал на доску. Сначала клин, потом пеленг, потом колонна самолетов с увеличенными до нескольких сотен метров дистанциями. Есть тут рассредоточение? Налицо. И оно вызывается не только противодействием зенитного огня в районе цели. Нет, оно естественно вытекает из особенностей самого метода. Для того чтобы поразить цель, необходимо вытянуть самолеты в колонну. А колонна пикирующих машин, представляющая собой свободно маневрирующий и рассредоточенный боевой порядок, плохая цель для зенитчиков врага. Значит, мы бьем, а нас не бьют.
Но зато опасность поражения от истребителей возрастает, сказал Рубакин.
Это правильно! Но разве выхода здесь найти нельзя? Можно!
Придется увеличивать количество истребителей сопровождения, сказал Грачев, внимательно глядя на доску. В задумчивости он обхватил рукой свой острый бритый подбородок и оттягивал его книзу.
Придется, повернулся к нему Полбин. И надо увеличивать! Цель оправдывает средства...
А дадут ли нам много истребителей для одной пятерки, Иван Семенович? спросил Крагин.
Почему для одной? Я как раз думаю, что нам не придется посылать на серьезные цели одну пятерку. Одна ласточка весны не делает...
А как же? вырвалось у Федосеева и Самсоненко одновременно.
Полбин начертил на доске еще две пятерки самолетов.
Вот как будет, сказал он. Бомбит пятерка за пятеркой. Ведущий всей группы, сбросив бомбу и выйдя из пикирования, становится в хвост не пятому самолету, а самому последнему! Он замыкает таким образом большой круг. Мощность удара в этом случае увеличивается уже не в пять, а во сколько?.. В пятнадцать раз! Стоит в этом случае не поскупиться на истребителей?
Стоит, пробасил Рубакин. А как же все-таки организовать прикрытие?
Это можно решить. Посмотрим сейчас не сверху, а сбоку...
Полбин быстро вытер доску и начертил новую схему. От правого обреза доски самолеты, вытянувшись друг за другом, шли к левому. Здесь они разворачивались и двигались обратно, но на середине доски опускались вниз пикировали, потом опять направлялись вверх, к правому обрезу доски. Ведущий становился в хвост последнему самолету. Когда Полбин соединил все нарисованные им самолеты, на доске получилась фигура, напоминающая своими контурами рамку ручного зеркала.
Вот так будет выглядеть сбоку наш... Полбин подумал, как назвать этот рождающийся тактический прием, и вдруг вспомнил слово, невзначай брошенное Федором Котловым: "вертушка". Слово было подходящим, и он закончил: Назовем этот способ вертушкой, ибо кругом в полном смысле его назвать нельзя. Как же организовать истребительное прикрытие?
Сверху и ниже, подсказал Дробыш.
При вводе и на выходе из пикирования?
Да.
Нет, этого маловато, сказал Полбин размышляя. Я думаю так...
Он нарисовал несколько маленьких самолетов над своим чертежом, затем посредине доски и в самом низу. Маршруты истребителей показал пунктиром.
Вот так: одна группа ходит выше "Петляковых", защищая их от атак сверху. Две-три группы ходят вокруг "вертушки" на разных высотах и встречными курсами. Они защищают, таким образом, внешнюю зону "вертушки". Правильно? Он стряхнул мел с пальцев, ударив руку об руку, и сам себе ответил: Правильно.
На этом, собственно, совещание и закончилось. Полбин приказал Дробышу и Рубакину к утру выделить лучшие экипажи для проверки нового способа бомбометания в воздухе. Федосееву он поручил организовать тренировку штурманов, готовить их к работе на полигоне. Он сказал Федосееву, что считает обязательной периодическую проверку на полигоне даже снайперских экипажей: "Самый меткий стрелок, если он не видит своих попаданий или оценивает их приблизительно, может постепенно дисквалифицироваться. Будет класть пули не в центр мишени, а где-нибудь сбоку. Такие попадания засчитываются, но они не относятся к высокому классу. Значит, иногда нужно заглядывать в тир и смотреть: не появился ли вредный шаблон? Полигон наш тир".
Инженер-подполковник Самсоненко получил задачу: собрать работников фотослужбы и инженеров по специальному оборудованию и вместе с ними продумать, какие изменения нужно внести в устройство самолетных фотоустановок, чтобы производить съемку не только в горизонтальном полете, но и с пикирования. Самсоненко ответил, что в частях уже делались попытки менять угол установки аэрофотоаппаратов в полете, но пока эти попытки не увенчались успехом. Полбин посоветовал подумать над термином "качающаяся фотоустановка" и опросил, считает ли инженер возможным изменить устройство аппаратуры таким образом, чтобы можно было фотографировать не только под углом вперед, но и под углом назад, при выходе из пикирования. Самсоненко ответил, что такую идею предлагал один сержант из фотоотделения рубакинской дивизии, но у него были ошибки в расчетах. "А вы постарайтесь снять все эти "но" и приходите ко мне", сказал Полбин.
С Крагиным и Лучкиным разговор был о самом трудном: о том, как с самого начала "поднять народ", воспитать у всех летчиков уверенность в разумности и целесообразности нового способа бомбометания. Полбин напомнил, что до сих пор вся работа по обучению пикировщиков проводилась под лозунгами, которые помогали "поднимать народ". Сначала на собраниях, в боевых листках, в "молниях", которые выпускались прямо на старте, был лозунг: "Пикировщик снайпер бомбометания". Потом, когда удалось подготовить значительное количество снайперских экипажей, этот лозунг был заменен другим: "Все экипажи должны стать пикирующими". Эта цель тоже достигнута: "непикирующих" экипажей больше нет. Теперь выдвигался новый лозунг: "Освоить способ группового бомбометания с пикирования". Полбин сказал, что этому должна быть подчинена работа всех политработников в частях и подразделениях и что важнее этой задачи еще не было в жизни корпуса. Лучкин вспомнил, что командир корпуса говорил то же самое, когда выдвигался первый лозунг и когда переходили ко второму, но ничего не сказал, а только подумал: "С точки зрения партийной это совершенно правильно: если найдено главное звено, нужно браться за него обеими руками".
Крагин и Лучкин вокоре тоже ушли. На девять вечера было назначено заседание партийного бюро.
Полбин остался с Грачевым, который вынул из железного ящика папку с документами и начал докладывать приказы, поступившие за день. Он говорил, опершись ладонями о край стола, склонив свою большую, седеющую голову. Пепельно-серые волосы красиво оттеняли белизну его высокого лба, и если бы генерал носил очки, у него был бы, как вьиразился однажды Крагин, "вполне профессорский" вид. Но Грачев не носил очков, хотя зрением обладал неважным. Привычка постоянно держать прикрытым один глаз наводила окружающих на мысль, что генерал таким образом "экономит" зрение. Тот же Крагин сказал как-то за вечерним чаем:
У вас, Николай Ксенофонтович, глазной ресурс никогда не исчерпается: вы свои глаза по очереди включаете в эксплуатацию.
Грачев нисколько не обиделся и ответил тоже шуткой:
Хорошо бы так эксплуатировать моторы "Петлякова": полетал на одном, скажем, пятьдесят часов, а потом переходил на другой. Ресурс увеличился бы вдвое, и нашему уважаемому инженер-полковнику Самсоненко можно было бы вдвое больше внимания уделять уходу за своей внешностью.
Сидевший тут же Самсоненко покраснел и хотел что-то ответить, но вмешался Полбин:
Иван Данилович, не сердиться: шутка не в бровь, а в глаз. Когда в дивизии Дробыша будут введены в строй все машины, которые вылетали моторесурс, я буду рад услышать ответную колкость. А пока очко за начальником штаба.
Грачев никогда не сердился, не бранил подчиненных ему офицеров, но его острого ума боялись. Он не был язвительным пустословом, насмешником, но почти всегда безошибочно угадывал слабые стороны людей и часто заставлял краснеть тех, кто делал работу кое-как. Равнодушного отношения к делу он решительно не терпел и этим прежде всего нравился Полбину. Кроме того, Полбин уважал в Грачеве его широкую образованность, твердое знание тактики и оперативного искусства не только авиации, но и других родов войск.
Покончив с бумагами, Полбин спросил:
Ну, как вы, Николай Ксенофонтович, смотрите на все это с высоты вашей академической подготовки?
Форма вопроса не была обидной: Полбин нередко говорил с начальником штаба в таком тоне, и Грачев давно понял, что командир корпуса не иронизирует, а, напротив, шутливой интонацией подчеркивает свое уважение к академическому образованию, которого он сам не успел получить.
Грачев приоткрыл левый глаз, затем опять сощурился и, завязывая тесемки папки своими белыми пальцами с тщательно отшлифованными ногтями, ответил вопросом:
На что на все это?
"Обдумывает ответ, решил Полбин. Что же, это лучше, чем сразу поддакнуть начальству, как Дробыш. Поддержит, конечно, но все-таки обдумывает". Он сказал:
Я хочу знать ваше мнение насчет новой затеи. Он указал на доску с чертежами. Затеваем большое дело.
Грачев спрятал папку в ящик, щелкнул ключом.
Я свое мнение высказал на совещании, ответил он.
Но вы же не произнесли ни слова!
Если бы у меня были сомнения или возражения, я их изложил бы... А если вы ждете моего одобрения, то вот оно: во-первых, вводя новый прием (слово "вертушка", скажу в скобках, мне не нравится, но вы увидите, что летчики сами его произнесут), мы резко повышаем эффективность бомбометания; во-вторых, достигнув этой эффективности, мы резко улучшаем нашу помощь "земле" пехоте, артиллерии, танкам...
Полбин ударил кулаком в ладонь:
Вот это мне и нужно!
Вам? Грачев еще больше сощурил левый глаз, что было признаком того, что он собирается сказать шутку. Это нашей пехоте нужно прежде всего, Иван Семенович...
А раз пехоте значит и мне. Мы для нее существуем. Полбин встал, быстро подошел к карте с флажками. Вот почему это нужно. Впереди Днепр, Буг, Висла, Одер. Немцы будут строить здесь оборонительные рубежи. Нам придется бить по мостам. Мы это делали и до сих пор, но что иной раз получалось? Пришел самолет, разбил переправу и ушел. А вокруг осталось много вражеской техники, солдат и офицеров. Они по-настоящему не почувствовали силы нашего удара, ибо это был удар "укол". А теперь мы от него перейдем к длительной, беспрерывной обработке цели... Чтоб пехоте получше путь расчистить...
Грачев слушал его и думал: "Ему отлично известно, что я это понимаю сам, но не может удержаться от объяснений, увлекся. И убеждает не столько меня, сколько себя. А когда сам утвердится в правильности замысла, тогда никто на пути не становись всех заставит работать. Отлично сочетаются в этом человеке и качества первоклассного летчика и большой взгляд вперед! Подлинный образец соединения физической и нравственной силы". Как бы испугавшись, что Полбин прочтет эти его мысли, Грачев дождался паузы и спросил:
Как у вас со статьей. Иван Семенович? Закончили?
Статью "Пикирующий удар, его преимущества и особенности" Полбин начал писать в самый разгар Курской битвы. Тезисы ее он показывал начальнику штаба.
Отправил.
В "Вестник Воздушного Флота" или в "Сталинский сокол"?
В журнал.
Полбин отошел от карты и добавил, остро взглянув на Грачева, как бы желая по его глазам прочесть, как он отнесется к сказанному:
Задумал книжку написать.
Опыт? Лицо Грачева оставалось непроницаемым.
Да. Но торопиться не буду. Надо опыта поднакопить.
Пожалуй, правильно. Я думаю, что новая "затея", как вы выразились, нам даст интересный опыт.
И я так думаю. Полбин взял фуражку.
Завтра летать будете? опросил Грачев.
Полбин посмотрел на него с удивлением.
А как же?
И вчера летали?
Летал.
И позавчера и третьего дня?
И во все дни живота моего сугубо, рассмеялся Полбин. А что это вы допрос мне учиняете?
Грачев улыбнулся.
О вас летчики говорят: командир если день не полетает, то больным становится. Я что-то не замечал серьезных изменений в состоянии вашего здоровья в нелетные дни, но в общем согласен с этим наблюдением товарищей. И знаете что? Грачев заговорил быстрее, торопясь закончить свою мысль. Глядя на вашу жадность к полетам, я иногда вспоминаю один рассказ Чехова. Называется он "По делам службы". Там есть интересный тип, сотский, это вроде наших посыльных при штабе. Но посыльные сменяются, а сотский, его фамилия по рассказу Лошадин, тридцать лет в одной должности прослужил. Каждый день по нескольку верст то к старосте, то в помещичью усадьбу, то просто по дворам... И вот этот сотский говорит о себе: "Когда не ходишь, так даже ноги болят". Каково?
Полбин слушал генерала внимательно, хотя было видно, что он ждет, пока тот кончит.
Я этот рассказ помню, произнес он. Это там следователь и врач приезжают на вскрытие, да?
Да, да, закивал Грачев.
Помню. Только парадокс Лошадина не запомнился, очень давно читал. Вообще, честно сказать, классиков я читал в основном в юности, в последующие годы только за новинками следил. И вот тогда же, в юности, я думал так: "Жить значит летать". Один мой товарищ, сегодня я с ним как раз встретился у командующего, сказал тогда: "Стрижи не умеют ходить по земле. Они приспособлены для жизни в небе. Так и летчик". Я с ним согласился, но сейчас думаю иначе. Летчик должен и по земле твердо ходить, он не стриж, которому длинные крылья мешают.
Но практикой своей вы показываете, что не забыли афоризма вашего товарища, возразил Грачев. Я не хочу этим сказать, что подвергаю сомнению вашу способность твердо стоять на земле. Даже одним глазом я вижу, что это не так, генерал улыбнулся и открыл оба глаза. Я затеял весь разговор не для того, чтобы восторгаться вашим летным искусством. Оно вполне очевидно, и я был бы смешон, если б стал говорить вам комплименты. Я хочу сказать другое: вам не следовало бы так летать, вы большой командир и нужно...
Поберечь себя? прервал его Полбин с веселой искоркой в глазах. Один генерал мне об этом почти каждый день говорит. Наверное, и сегодня скажет, когда приду на квартиру. Я вам отвечу то же, что и ему говорю: моя профессия летчик. Вот и все...
Грачев развел руками:
Ну, если вас генералы замучили наставлениями, то мне остается только умолкнуть. Молчу, молчу...
Полбин поймал правую руку Грачева прежде, чем тот успел опустить ее, крепко сжал:
До завтра, Николай Ксенофонтович. Большого вылета не предвидится, но две рубакинских девятки я поведу сам. А потом займемся "вертушкой".
Он быстро вышел из комнаты.
Грачев поглядел ему вслед, усмехнувшись, подумал: "Стрижи не умеют ходить по земле. Парадокс!" И склонил над бумагами седеющую голову.